– Да так.
– Что милосердие в лице предполагаемой жертвы тогда велит тебе со мной произвести и в позе какого журавля? Если узнает, что я от страха насрал на стол в его кабинете?
Страж чиркает пальцем по кадыкастому.
– И даже мне это кажется не слишком суровым. Мы с тобой уходим превратить площадь Испании в Гревскую, а между тем Пескаторе и Бертоли дотумкивают, инкогнито похерено, отравленные иглы не в те телеса, но делать нечего, придётся старого бздуна самим. Мы с тобой в это время притворимся стеллажами и накроем во время оно. Пока Пескаторе будет грызть мою подошву, а Бартоли извлекать бра из виска, я всё отцу на уши и навешаю.
Эпизод двадцать пятый. План Снага таков. Затаиться в кабинете со стражем в ожидании отца и соврать тому, приспичило по малой или по большой, или затеять там блевать, прямо на ковёр. Каким способом покинуть, сообразит. Правда блевать особенно нечем, два дня ничего не жрал, однако можно обойтись. Оба стремительной походкой входят в просторный холл дома.
– Ну, где тут у вас подают мясо младенцев разорившихся лавочников?
– Наши лавочники не разоряются, не вздумай ляпнуть за стеной, если доведётся оказаться.
Оба являются к столовой. Страж вознамеривается ворваться внутрь, Снаг останавливает и велит взять себя за шиворот, он же, по их легенде, пойман в кабинете отца.
Эпизод двадцать шестой. Входят в столовую.
– Вот, дон Пульони, высерок с туманным планами на ваш. Выбирал что почитать в вашем, пальцами все серванты исхватал. Говорит библиотека без Дон Кихота всё равно что сыны Италии протягивающие руку за чужим добром.
– Как же этот слепошарый, у меня три Дон Кихота, пробрался в дом, когда мой забор плюёт на Эйфелеву, а по двору маршируют нюхастые до погони за кротом доберманы?
– Поди, батя, знай. Наверняка отбился от труппы или умеет встроить пружины в гамаши, такое сейчас сплошь и рядом. Видит, корабельная липа у нас в углу, она и скроет.
– Но как он накрутил хвосты собаколюдоедам?
– Так спроси его самого, я уже зае отмазывать.
– Ну баклань, эмигрант наоборот, хотя это и не действует на твою родиноотхожую яму.
– Ясен красен, сыпанул им табаку, а ты думал буду с дыркой на жопе ходить?
– Ну ты и зоолог, даже не знаю, может позвать посоветоваться консильери. От табака потеряют запах твоего серостраха, но не ярость к сверкающим пяткам.
– Да твои кобели расчихались похлеще Сэй-Сёнагон, двое лбами, откинулись, двое лбами, откинулись, даже свирель не пригодилась.
– В котором же месте вознёсся над грешным?
– Тебе ж сказали, кислоромозг впроголодь, где липы топорщатся.
– Тогда озарись, сколько тонн золота и сколько тонн человекоцемента я впулил в фонтан?
Эпизод двадцать седьмой. Лгать далее бесполезно. Снаг собирается с духом и всё рассказывает. Капореджиме выслушивает молча, остальные вторят смеющемуся крёстному.
– Брехлив как каккамский карабинер с карабином в заднице. Садись пожри, а то со скелетом япономама не добакланится.
Эпизод двадцать восьмой. Снаг усажен на почётное по левую от отца, в тарелку сколько угодно тушёных мозгов с бирками, большая часть уже сметена.
– Ты нам пригодишься, прорва.
– Соучастником хер стану, а итальянского двадцать три сотых.
– Пойдёшь с японцами лясы по представительскому точить.
Эпизод двадцать девятый. Ганса привозят в лес, с иной стороны, более отдалённой от поляны, должна состояться двух банд. Обращаются бережно, но осторожно, дабы не бежал и не скрывался. Смирным поведением вызвал у главаря узкоглазых степень доверия. Пользуясь, Ганс предлагает пробраться к поляне и разведать, сколько итальянцев явилось к разговору, нет ли засады и прочих пакостей. Это вызывает одобрение.
– Да не хрусти ты, бурелом.
Эпизод двадцать девятый. Снаг является в стан каморры и сообщает отцу, уже успел пройтись мимо поляны и видел, японцы выставили от себя только одного какого-то юнца. Он отирается там, на средине прогалины и выжидательно посматривает в сторону, откуда должны итальянцы. Более японцев кругом не замечено, засады нет.
– Ну так и мы тебя одного хотели, в такого тощего не с первого попадут, а с первого, и хер с тобой, зато сытым подохнешь.
Эпизод тридцатый. Снаг послушно идёт. Явившись на поляну, выдуманного им юнца не обнаруживает. Зеркала с собой нет. Садится на остаток вырубленного и начинает судорожно соображать, чем кончится встреча». Весь заключительный не мог уместиться на худощавой сморённого (поместился бы краткий, так же очень краткий Нового завета). Проснулся и дожал (каковой стык выше решено без). Хмыкнул, подивившись, легкомысленность повести, озорство Изуверова, стал пролистывать том, не читая, ознакомляясь. Состоял из коротких про похождения лоботряса Ганса, в каждом попадал в приключение, с блеском выпутывался. В двух сталкивался с заклятым Алинардом, в одном улаживал с Пескаторе и Бертоли, хотел выставить покусителями на дона. Ещё раз подивившись, в таком объёме сочинять столь бесполезное, хартофилакс кипсек на полку, впыжив с краю, чем изрядную, натурально в один с людьми привыкшими обтекать. На, принадлежала пределу библиотеки, творения щелкопёров живших и сочинявших под жёлтым земли, такие: Василий Анкирский, «Противодействие арианству», Присциан, «Ода императору Анастасию», «Грамматика» Элия Доната, девять томов о правах, судах и законах чешской земли Корнелия Викториана, «Толкования на Вергилия» Мариуса Сервия, «Георгики» и «Энеида» Вергилия, Плутарх, «Против Калота», «О видимом на диске луны лице», «О позднем наказании безбожника», критика и пояснения поэм Гомера Аристофана, два труда Люция Апулея, «Апология» и «Метаморфозы», «Утешение Философией» Аниция Манлия Торквата Северина Боэция, «Итоги одного похода, навязанного на головы других другой дурной головой, без царя в оной и в оной без ума» Китежа Вуковара, «Приискание» Виатора Замека, «Заплати мне вечером» Марии Анны Шикльгрубер, «История моих бедствий» Петра Абеляра, «Эрек», «Клижес», «Рыцарь в тележке», «Ивейн», «Сказание о Граале, или Персеваль» Кретьена де Труа, «Виллегальм», «Парцифаль» и полный»«Титурель» Вольфрама фон Эшенбаха, «Граф Луканор» Хуана Мануэля, «Я знаю многое», «Объяснимая сила» Нестора Грубера, «Баллады» Мефодия Дёмина, «Черешневые годы» Севастиана Грубера, «Абердинский требник» читая его, думал, суходол с зюйда на остров Мэй. От чего всегда избавлялся, от мудрости со штампом Чертковской (выбрасывал с хребта), стали просится переждать абонемент в последние, норовили поветрием подъячие библиотеки, небывалые в въедливости и привязчивости. Определив найденное, хартофилакс над сундуком, следующую книгожертву.
Известная книгожертва, ставящая крест на крепости-городе, книга Китежа Вуковара «Итоги одного похода». Сочинитель, верить байкам будущих дадаистов, сыном князя, Иордань в основном и проектировал на ходу. На другой после достославной в «Бэконе и свинине», запаздывая на эшелон, сбегал в учёную Солькурска имени Иессеева, тираж пылился во всех читальнях, не библиотека, претворитель похабных мыслей. Взял никогда не думая возвратить, не рассматривая книгокапитуляции, Юсуп Иессеев не рассматривал исхода, предполагающего, в библиотеке его имени не окажется какой-то. Открыть случилось в поезде, увозил на север в сторону Москвы. В рассчитанном на двоих купе в одиночестве, некоторое вперялся в пейзажи на ленте, начались предместья, прискучился, за аберрационное сочинение. Не прочтя и трёх, переметнулся мыслями на два назад, так же ехал в поезде из Берлина в Ханау, искать следы Мартинеса де Паскуалли, натолкнул старый компетент, Юлиус Оппенгеймер. С Юлиусом много лет, мог сказать, малость тому личное в отличие от абстрактных. Про Паскуалли обмолвился, рассказывая о привенчанных копиях Гримм, были хранителями секрета выдумки в лице человека. Только поняв, Паскуалли основателем одного из масонских «рыцарей-масонов Избранных Коэнов Вселенной», создателем Исправленного шотландского устава, о его жизни и происхождении до крайности, Готлиб посчитал разживу, поступит от двух богатых масонов всего мира, только найдёт что-либо по сию неизвестное, вообще откроет тайну мозгляка. Занял денег у ростовщика, верившего, отбыл в Германию. Из головы не шла позабавившая крупная фонетическая Юлиуса, в числе прочих, относились к де Паскуалли. «Он был другом Луи Сен-Мартена и Жана Виллермоза, а потому он и есть основатель мартинизма», – Юлиус взволнованным тоном. Ехал поездом до Вены, там пересел на цеппелин до Праги, запасся кое-какими касательно Великих Коэнов и всякого такого, на сельском омнибусе во Франкфурт-на-Майне, коляске до Вехтерсбаха, надравшись в пивной и переночевав в канаве под обширнейшим немецким лопухом, житель русской деревни обменял бы кустарный зонт, наутро купил не самого резвого буцефала и, мучаясь похмельем, духом изо рта, сонливостью и ломотой членов, в сторону Гельнхаузена. В Ханау на осле с дрожащими от беспрерывного поджатия голеней. Дорогой прикупил тонкую в облегченном переплёте, из узнал, в Ханау помимо занимающих Гримм родились и другие прекрасные и значительные вроде Генриха Куля, Фридриха Мойшена, Бернхарда Мейера, Франциска Сильвия, замыкающего Готлиб знал, не столь хорошо, не подивиться и его здешнему этногенезу, следует добавить, от связи Сильвия и Руфии Вуковар в 1669-м в Ханау засучил один из необъяснимых прыщей эпохи, дед Арчибальда Вуковара, дяди Гримо. На месте первым делом направился к только что открытой ригведе братьям, поглядел на физиономии и многозначительные позы, совершил вояж к дому, родились и некоторое время боялись сказок. Местоположение значительных сооружений почерпнул из той же. Называлась «Водитель пути по Ханау» Ханау, 1895 год. Готлиб решил, выпущена по случаю памятника. Большое трёхэтажное с фахверковыми стенами и черепичной крышей. И поныне кто-то проживал, не оказался превращён в глиптотеку. Не думая, где бы присобрать клопов (можно бы у Юлиуса, но семь назад безвозвратно отбыл), отыскал самую к дому братьев германтошниловку, имел неприхотливый зан, оттого мало пожиток, завалился нисколько не стеснённый обстоятельствами, в бы иной себя как самое малое неуютно. Уже вечер, весенний и довольно промозглый, флатуленция альпиниста Гинунгагапа. «Захариас Вернер», хотя кругом и не Кёнигсберг. В трактире взял оковалок и пинту местного, на некоторое отдался еде, после наблюдениям. Не слишком хорошо немецкий, теперешние ватиканцы латынь, надеялся разузнать как можно о нынешних гриммохазы, расположении местного книгосборника за красивые скулы, неплохо отыскать носителя русского, из местных, в конце тоннеля на более скорые. В пивной шапочно с Зоровавелем (сомнительно, как же избиение в Иордани?). Что и такое было, очнулся под властью локомотива Солькурск – Орёл – Тула – Засмолинск – Минск – Вена – Берлин. Воспоминания про Зоровавеля не пришлись по душе. Забыться, вновь открыл исповедь Китежа, наткнулся чернотой на не примеченный ранее эпиграф. «Нельзя основать Саранск из Солькурска». Это вроде, кунаки Веллермоза непременно ктиторы мартинизма или кто там его ктитор. Не много ли основателей расплодилось и учреждённых ими оснований? – поморщился, стал читать, как князь созвал рыцарей округи, чтоб те привезли то, не знаю что. Оттуда не знаю откуда. Видимо из-за границы или из леса, Готлиб.
